Кроме прочего, вспоминаем “Ю-Ноу-Ху” на сцене “Современника”, говорим о партиципаторных практиках, преподавании, поддержке начинающих — и, конечно, о том, каково это — стать кураторкой фринжа.

Оля — драматург, педагог, исследовательница городских культур и новых театральных форм. Окончила продюсерский факультет ГИТИСа, училась у Михаила Угарова и Саши Денисовой, ставила пьесы в «Практике», участвовала в Brusfest и лабораториях инклюзивного театра.

Интервью провела арт-директриса фестиваля Зухра Яникова.

 Оля, дорогая, мы очень рады видеть тебя в роли кураторки фринж-программы. Что ты почувствовала, когда узнала об этом? Как это вообще ощущается?

Спасибо большое, мне очень приятно. Сейчас я уже, конечно, попривыкла, потому что пришлось сразу придумывать решения, довольно быстро вкатываться в происходящее и вникать. Но я помню, когда ты мне написала про это, я была чем-то занята, какой-то работой, и впроброс посмотрела на это сообщение, и такая: «М? Чего?». В общем, я довольно сильно удивилась. А потом в течение дня пришло принятие, и я помню, что весь день чувствовала себя очень радостно.

Я для себя как-то поняла, что я оказалась в той точке своей жизни, где профессионально я собой довольна. Я увидела, как тот вклад, который я делала с 2017 года, если говорить про драматургию, начал приносить очень разные плоды. И это вау – это то, про что ты обычно читаешь в чужих интервью, книжках: думаешь, ну легко сказать, чё там, конечно, все лёгко получилось, быстренько. Или там, знаешь, ну когда у меня такое будет? У меня такого не будет. Это вот у каких-то других людей, не у меня. Вот было такое чувство, что я – тот самый человек, которым я хотела быть раньше. И это очень крутое чувство. Это очень гармоничная, очень здоровая радость, без слишком больших перекосов. Хотя, конечно, мне казалось в тот день, что я буквально могу летать – ещё чуть-чуть, и кроссовки мои выпустят крылышки и поднимутся над асфальтом.

 Расскажи, как ты пришла во фринж-программу и вообще про свой опыт на Любимовке. Помню, ты сама ставила «Ю ноу ху» в «Современнике», это было очень суггестивно и выглядело почти как ритуал.

Да, было дело. Но мой Фринж начался не с этого. Он начался для меня с очень большого сопротивления. Я прочла пьесу Маши Гавриловой «Я ору!!» после Любимовки, по-моему, в 2019 году. Я прошла тогда только в Лонг, но тем не менее прошла. И вот читаю Машину пьесу и не понимаю – что это? Как это читать? Как это воспринимать? Внутри меня просто сошёл с ума продюсер-театровед, который много лет провёл в ГИТИСе, учил анализ пьесы, зарубежный театр, российский театр и так далее. Я спорила с этим текстом внутри себя полгода. И вот так я пришла к Фринжу. Дальше уже я написала пьесу, которая попала во Фринж, потом ещё одну. Мой опыт во Фринж-программе довольно позитивный, потому что благодаря одной из этих пьес я встретила своего мужа, поэтому в целом считаю, что довольно хорошо всё сложилось с Фринжем (смеётся). 

По поводу «Современника»: я ставила пьесу сама не потому что я никому не доверяю – наоборот, я очень люблю работать с режиссёрами и смотреть, как они лепят своё виденье из моего текста. Но в тот момент почему-то никого не нашлось, не было мэтча. Я попросила Маноцкова мне помочь – у него, конечно, не было времени, но он, как истинный учитель, поговорил со мной. Сказал, что это уже партитура. И я сама могу его срежиссировать. Что только я могу этот текст почувствовать, имея такие ограниченные сроки. 

И я стала сама вырисовывать партитуру, но поняла, что совсем одна я не могу и позвала композитора Алину Ануфриенко – я ей ужасно благодарна за то, что она взяла и согласилась. Ну и вообще всё строилось на таком тотальном доверии нашей команды. Люди из совершенно разных кругов и разного возраста, которых я встретила в большинстве своём буквально летом перед этим, просто взяли и согласились попеть в этом Фринже. На самом деле, это был классный для меня опыт, потому что одно дело говорить, что фринж-драматург сам может поставить свою пьесу, а другое – взять и сделать. По мне, получилось довольно неплохо. Я была ужасно довольна просто потому, что я обожаю репетировать. Я обожаю проводить время с людьми в репетициях. Мне кажется, у меня неплохо получается соединять людей и организовывать их. И мне нравится это ощущение семьи, дома, которое у нас сложилось в тот довольно короткий период. И это чувство перенеслось и на сцену. 

И я вообще не жалею, что я это сделала, потому что, во-первых, у меня появилась уверенность, что, если понадобится, я могу поставить и свою пьесу, и чужую пьесу. И, по крайней мере, я стала чуть лучше понимать режиссёров, художников, композиторов и так далее.

Не могу ничего сказать за качество и какие-то свои режиссёрские способности. Я пыталась немного отстраниться от себя-драматурга, посмотреть на текст со стороны. Дать ему зазвучать. Многие говорили, что получился больше спектакль, чем читка. А по факту это просто продолжение его текстовой природы. А я, как автор, просто знала, как он звучит.

 А что для тебя значит фринж? Как бы ты это описала?

Фринж – это смелость быть собой. Это когда ты совершенно не можешь по-другому. То есть ты знаешь, что существует более понятная форма, “коробочка” – то, что лучше продаётся или у него больше шансов быть поставленным. Но ты просто не можешь по-другому. Ты вот так видишь. 

Для меня фринж – это определённый способ видения и мышления. Это когда ты, может, даже неосознанно, оказываешься на шаг вперёд. Ты не гонишься за будущим, ты просто его каким-то образом чувствуешь. А другие – чувствуют его через тебя.

И ещё фринж – это любовь. Почему-то именно это слово пришло. Это попытка. Проба. Это что-то очень яркое – такая вспышка на солнце современной драмы. 

 Какими ты представляешь себе пьесы будущего, если отталкиваться от того, что происходит сейчас?

Я пока больше надеюсь, чем вижу. Я всё надеюсь, что люди будут возвращаться к хэндмейду и DIY, к “сделай сам”. Я имею в виду не только буквально бумагу, но и инструменты прошлого: мыльницы, Nokia, диктофоны, CD-плееры, полароиды. Фринж – это такое соединение прошлого и будущего, попытка настроить этот контакт. Потому что будущее очень быстро развивается. Мы, как люди, которые не работают в компании OpenAI, не поспеваем за ним – мы должны ускоряться x5, чтобы просто оставаться в теме.

Фринж-автор должен будет не столько заботиться о предсказании будущего, сколько уметь рассказать о настоящем. Как мы здесь оказались? И что всё это значит?

Если смотреть на тематику, я думаю, нас ждёт волна неоромантизма – такой новой чувствительности. И параллельно – всё больший интерес к автофикшну, возвращение в семейные и родовые истории, к корням. И к любви – в очень разных её формах. Я думаю, что русскоязычные авторы будут это делать, независимо от того, где они живут. Просто будут по-разному шифровать. Потому что слишком больно говорить напрямую об очень личном, болезненном опыте. Слишком тяжело. Но молчать – тоже невозможно. И вроде хочется рассказать это как фикшн, но недостаточно отстранения. Думаю, эта тенденция только усилится. Сейчас очень много тяжёлых и невысказанных чувств. И хочется, чтобы у них появилось место для высказывания. А Фринж – это как раз такое классное игровое поле. 

Я очень жду, что появится больше пьес, написанных в сотрудничестве с ИИ. Пока не то, чтобы прям бум невероятный. Может, это связано с опасениями перед искусственным интеллектом, в том числе экологическими. Но, думаю, лет через пять коллаборации с нейросетями станут чем-то само собой разумеющимся. 

И ещё я очень надеюсь, что появятся пьесы от женщин старше пятидесяти – нам очень не хватает взгляда женщины 50-60 лет на эту жизнь. 

 Ты ведь одна из первых начала использовать большие языковые модели в драматургии. Я помню, как смотрела, подумать только, пять лет назад, постановку «Фо Хер» в Питере и в местах, где звучал Порфирьевич думала, что оказалась в 23м веке. В общем, ты определенно задала тренд.  Как ты сейчас смотришь на развитие нейросетей в театре?

Да, ПММЛ, да. Именно про это и была моя пьеса. (смеётся) Да, у меня была пьеса с “Порфирьевичем” – это, конечно, ну… это был фан. Когда-то я использовала в детстве сайт “Звездный оракул”, задавая ему вопросы, общаясь с ним. Примерно такой же уровень моделирования – да простят меня авторы “Порфирьевича”. Но я им очень благодарна – без него не было бы моего произведения. 

Сейчас всё иначе. Я уверена: нейросети будут инструментом для драматургов. Уже сейчас они позволяют писать быстрее, вообще учиться писать, разгонять конфликты, докручивать структуру. Можно анализировать свои тексты, искать слабые места. Главное – уметь формулировать запрос. А драматурги, как мне кажется, с этим прекрасно справляются.

Я не думаю, что ИИ нас заменит. Может, будет генерировать “хорошо сделанные” пьесы, да. Но тогда появится большой спрос на человеческое мышление, на оригинальные человеческие идеи, на «сделанное руками» – и наконец-то наши пьесы будут очень дорогие.

 А как, по - твоему, это отразится на современной драме?

Я знаю точно, что это отразится скорее на театре в целом. Драма, в отличие от многих других театральных элементов, стремится быть в ногу с современностью. И она её не боится – эту современность. А вот другие театральные элементы требуют переосмысления. Ребята, пора подтягиваться.

Пьесы уже не живут только на сцене. И зритель тоже не сидит только в зале. Он в амбарах, зум-прогулках, телеграм-ботах. Мы не можем предлагать поколению зумеров и альфа то, что им не соответствует. Время меняется.

 А какой тебе видится междисциплинарная программа под твоим кураторством? Что ты принесешь своего и нового во фринж? 

Я думаю, что всем будет приятно и замечательно со мной работать (смеётся). Я обожаю объединять людей. Я про внимательное слушание и интерес к другим людям. Мне важно создавать пространство, где есть ощущение дома. Где можно совместно говорить, молчать, думать вместе.

Мне не близка позиция “мир чёрный – мир белый”. Важно учиться видеть сложное. Вот в этой сложности где-то и рождается правда. И это тот взгляд, который я ожидаю и от людей, с которыми я буду сотрудничать, и от авторов. Но я точно помогу авторам расти – всегда поддержу и оберегу. Это я могу гарантировать точно.

 Какие пьесы ты  ожидаешь увидеть на фринже в этом году?

Я, честно говоря, ничего не жду – я просто жду, что они будут. Я готовлюсь удивляться. Хочется увидеть больше пьес, в которых используется AI или другие технологии, о которых я не имею представления. Но это не значит, что только такие пьесы будут приняты во Fringe – конечно, нет. 

Жду пьес, которые осмысляют себя. Живых, чувственных, где прорывается голос и бьётся сердце. Таких, которые не могли не быть не написаны.

 Ты много сил отдаёшь поддержке начинающих авторов, проводишь консультации и лаборатории. Вообще тебя можно смело назвать флагманом в образовательных драматургических программах.  Повлияет ли это как-то на программу?

Да, конечно. Но важно сказать, что я работаю не только с драматургами. Я вообще за тех, кто хочет заниматься театром и творчеством, но пока не понимает как. Про это, в том числе, наша с Женей Сташковым онлайн-лаборатория “Апология жалости к себе”.

​​Потому что я знаю, как это трудно, когда ты вообще не понимаешь, как себя встроить в эту, скажем так, творческую систему. Как туда попасть? Что нужно для этого сделать? Это ощущение, что ты какой-то ненужный, что всё уже занято, всё уже написано. Мне важно, чтобы это поле перестало быть полем «избранных». Это мне как-то противно.

Вот с этим я работаю – ещё с продюсерского факультета. Тогда я себе пообещала, что буду создавать пространство для входа. И, да, это отразится на Фринже. Пространства станет больше. Будет больше возможностей для создания, доработки текста, для придумавания, как он может жить. Сейчас не буду спойлерить – скоро всё узнаете.

Мне очень хочется, чтобы авторы научились работать со своими текстами сами. Я не говорю, что все повально должны ставить свои тексты. Но мне важно, чтобы никто не ждал, что придёт дядя режиссёр и всё за тебя сделает. Иногда он придёт и сделает так, что ты расстроишься, и не сможешь даже ничего сказать. Я хочу, чтобы у людей была автономия. Чтобы была активность. И я её обеспечу.

 Планируются ли изменения в правилах отбора? К чему готовиться авторам?

Сильно не поменяются. Немножко изменится анкета, появится чуть больше выбора. Автору просто придётся выбрать, чего он хочет на сегодняшний день. Вот и всё.

 Самый интригующий и важный вопрос этого интервью - если бы фринж был животным, то каким?

Я думаю, Фринж состоит из Фринжевого ковчега из животных. У каждого автора свой Фринж-питомец. Для меня их два. Первый – капибара кураторская. Можно спрятаться рядом с ней, полежать, отдохнуть. Такая с прозрачной шалью, прозрачная сама. Все думают, что она милая и мягкая, а у неё свои правила и очень жёсткие границы.

А второй – феникс-панк. Похож на динозаврика Мушу из «Мулан». Маленький, юркий, с ирокезом на голове. Это про энергию, непредсказуемость, азарт.

 И наконец, какое послание ты хотела бы передать авторам, которые собираются отправить свои пьесы на фринж в этом году?

Не думайте, что то, что вы делаете, это странное и никому не нужное. Я желаю вам расширять границы собственного невозможного. Пробуйте. Но помните, что ваш текст будет читать человек. Может быть, ставить. Спросите себя: зачем я это пишу? Для кого? Чем он любопытен мне и может быть любопытен другому?

И всегда, пожалуйста, показывайте тексты бета-ридерам. Не бойтесь здоровой критики. И читайте вслух тексты перед тем, как отправить их на “Любимовку”. Потому что вы могли не заметить ошибку, пока читали текст про себя. 

Но при этом – не бойтесь ошибаться:)) 

Очень жду ваших Fringe-проектов. Думаю, у нас получится очень любопытное сотрудничество.

О Проекте

 

В 2023 году Fringe-программа впервые выделилась в отдельный конкурс Любимовки. Весь ридерский состав был собран из людей разных творческих компетенций, которые оказались в роли ридеров впервые. Общая неопределенность будущего фестиваля в частности и мира в целом, позволила отборщикам лихо составить шорт-лист из 14 пьес (вместо привычных 4-6). И вот, наконец, 10 из них представлены в различных формах цифровых медиа с онлайн-обсуждениями в сентябре 2024 года.